Страсть и бомба Лаврентия Берии
«Страсть и бомба Лаврентия Берии» — новая книга известного российского писателя Александра Лапина, автора уже завоевавших внимание отечественного читателя эпопеи «Русский крест», романов «Святые грешники» и «Крымский мост», а также трилогии «Книга живых». В центре произведения — одна из самых одиозных фигур в российской истории.
Чтобы найти ключи к загадкам противоречивой и страстной натуры своего героя, автор выбирает едва ли не самый актуальный в современной мировой литературе жанр философского документально-исторического романа. Через судьбу всесильного наркома прослеживаются главные хитросплетения внешней и внутренней политики СССР, в частности советского атомного проекта. Роман затрагивает целый пласт злободневных проблем, волнующих сегодня миллионы людей по всему миру — от противостояния великих держав до сохранения человеческой цивилизации…
Глава из книги
* * *
«Все горит, кипит и пенится. Горячая получилась ночка. Запомнится навсегда. Никогда не думал, что Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович, Маленков — эти, можно сказать, „небожители“ могут так резко и остро выражаться. Н-да! А как выступал Жданов!
Конечно, сильно помогло в „разборе полетов“ и заявление Журавлева. Вовремя я его нашел. Ну, что ж. „Коли не по Сеньке шапка, то дадут Сеньке по шапке.“
И то дело — зажрались, товарищ Ежов. Потеряли берега. После сегодняшней ночи ясно, что Николаю на должности не удержаться. Значит придется тащить этот воз мне. Расчищать авгиевы конюшни. Я, конечно, не Геракл, но сделаю, что смогу. А сделать предстоит немало…
В первую очередь надо разобраться с аппаратом. Засорен он, замусорен… Затем остановить эту вакханалию с репрессиями,.. бесконтрольными убийствами…
Коба — тонкий политик! Не зря он показал мне письмо Никиты (Хрущева), в котором тот просит еще увеличить лимит на расстрелы. И своей резолюцией: „Уймись, дурак!“
Значит надо понимать, чувствовать настроение вождя. А это — ох, как непросто… Ежов увлекся, не понял. Да и натура у него!»
На этом привычный ход мыслей Лаврентия Павловича был прерван. Его большой черный «Паккард» проехал во внутренний двор здания на Лубянке и застыл у двери. Услужливые руки адъютанта мягко открыли дверцу. И «без пяти минут» нарком внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия проскользнул в открытую дубовую дверь подъезда.
Новый рабочий день незаметно вливался в старый и тянул за собой нескончаемые дела.
Лаврентий Павлович важно прошествовал через приемную, где сидел секретарь, и прошел к себе в кабинет.
Кабинет на Лубянке такой же, как и тысячи подобного рода кабинетов по всей огромной стране. Тоталитарный режим — на то он и тоталитарный, чтобы все было единообразно и подчинялось строгим правилам.
Так что рабочее место вождя и наркома отличаются друг от друга только размерами.
Ну, может еще количеством обслуживающего персонала.
А так все строго ранжировано в зависимости от места владельца кабинета на иерархической лестнице. У всех есть: комната, обитая деревянными панелями из карельской березы, мощный стол с приставленным к нему столиком для посетителей.
Рядом с ними длинный и огромный дубовый для совещаний. Два ряда стульев. Красный ковер на полу. Все солидно, надежно, как бы на века.
Это начальники могут приходить и уходить, а мебель и огромный металлический сейф в углу — символы незыблемости власти — всегда остаются.
Вместе со столоначальниками меняются портреты царей и вождей на стенах, а также содержимое металлического сейфа. Дела, которые в нем хранятся.
Берия разделся, повесив во встроенный шкаф пальто. Остался в новенькой недавно сшитой гимнастерке.
Прошел в комнату отдыха, где стоял кожаный диван и кресла. И с удовольствием посмотрел на себя в зеркало. Там он увидел худощавое восточное лицо, над которым царил высокий с наметившейся лысиной лоб, умные, проницательные, миндалевидные глаза, закрытые блестящими стеклами пенсне. Оно и придавало его лицу какую-то «змеиную» интеллигентность. И делало взгляд похожим на холодный, зеркальный взгляд кобры.
Лаврентий знает, что этот взгляд внушает людям страх. И это ему нравится.
Но особенно нравится ему сейчас то, что он видит в собственном одеянии. На днях вождь присвоил ему звание комиссара госбезопасности первого ранга. И его парадный китель теперь украшают красная петлица с вышитой звездой и четырьмя ромбами. На сегодняшний день в его ведомстве нет никого, кто носил бы такую же звезду и особый нарукавный знак.
Поэтому он так важно и медленно прошествовал через приемную. Чтобы все видели его новый прикид.
* * *
Берия, как хороший «дирижер», взял с собой в Москву и свой «оркестр», который может «сыграть любую музыку».
Первую скрипку в нем, конечно, играет Меркулов Всеволод Николаевич. «Меркулыч» — ласково называет он своего доверенного помощника.
Вторым у него числится Богдан Кобулов. С Богданом его связывают особые отношения личного свойства.
Еще с ним приехали сюда в столицу: Деканозов, Мешик, Гоглидзе, Владзимерский, Мамулов. И разные люди помельче калибром. Такие как Борис Александрович Людвигов — аккуратный, всегда подтянутый сухарь, начальник его секретариата. Помощник Федор Васильевич Муханов. Адъютант Рафаэль Семенович Саркисов, водитель-охранник Сардион Николаевич Надарая.
В общем, все красавцы на подбор. А с ними он Лаврентий Павлович Берия. Как дядька Черномор.
Вот с этой командой он и прибыл сюда, из Закавказья, чтобы как говорится «решать вопросы». А вопросов столько, что голова идет кругом. И не знаешь сразу, за что хвататься.
Но он не привык пасовать. Ни тогда, когда расправлялся с оппозицией в Закавказье, выкорчевывая троцкистов, ни тогда, когда поднимал Грузию, одновременно сажая чайные и мандариновые плантации, строя новый Тбилиси…
Берия походил по кабинету взад-вперед. И попытался для себя, в голове, уложить в относительно строгий порядок те задачи, которые поставил перед ним вождь, назначая и направляя его на подвиг во «внутренние» органы государства.
«Первое, что необходимо сделать — это «зачистить» и заменить центральный аппарат, который достался ему от Ягоды и Ежова. Люди эти свою миссию выполнили. И теперь, когда меняется функция госбезопасности, когда на смену «революционным, пламенным чекистам» должны прийти государственные служащие, от слишком ретивых придется избавиться. Не зря же мудрый Иосиф Виссарионович всегда говорит: «Кадры решают все!» Надо набирать новых. Тех, кто не будет шарахаться, умствовать, поддерживать разные линии, а будет держаться одной — линии вождя.
Коба уже поставил задачу Георгию Маленкову. И тот обязан помочь ему. Подобрать из молодых, энергичных комсомольцев, коммунистов новый состав.
Конечно, никто не может до конца разгадать ход мыслей Джугашвили. Но кое о чем он, Лаврентий, догадывается. Многие недоумевают, не понимают — отчего вдруг так обострилась борьба. Ругают вождя. Вроде уже двадцать лет прошло после революции. А он все ищет врагов. Ведь все! Победили! И даже деревню раскулачили!
А того они не понимают, что сейчас и пошло самое опасное. Самое страшное. Не Троцкий и не троцкизм стали главной опасностью. А перерождение кадров. И наиболее ярко оно проявило себя в тридцать шестом году. Тогда было решено принять новую, можно сказать социалистическую Конституцию СССР. Конституцию, самую демократическую, самую передовую в мире, гарантирующую все права трудящимся и обеспечивающую настоящую социалистическую демократию. В этой конституции предусматривались прямые, тайные выборы во все органы Советской власти. А главное — кандидатов в советы могли выдвигать не только парторганизации, но и другие, беспартийные образования. Это подрывало монополию партийных функционеров. И по словам самого Иосифа такие: «Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти.»
Сталин понимал, что проводя такую реформу конституции, он нажил немалое количество недоброжелателей в правящей верхушке. Они уже были при власти и конечно, не хотели бороться за нее на выборах снова и снова.
И номенклатура не дала ему это сделать.
Еще одной причиной, по которой поднималась новая волна репрессий, была гражданская война в Испании. Она недавно закончилась. И закончилась поражением республиканцев. В огромной степени причиной этого поражения стала так называемая «Пятая колонна», которая подняла мятеж в самое критическое время.
Вождь сделал далеко идущие выводы. Начнись война в СССР — не повторит ли она испанского сценария?
А то, что война рано или поздно постучится и к нам — в этом сомнений нет. Ведь она, вторая мировая, уже идет полным ходом. Люди стараются, делают вид, «прячут головы в песок». Нет! Войны нет! А она началась с первого октября 1938. Началась с того момента, как немцы вступили в Судетскую область и оторвали кусок Чехословакии. (Чехи сразу обосрались. И подняли ручки кверху.) В этот же день в войну вступили поляки — захватили другую часть Чехии.
А вот теперь в дело вступили и венгры, которые сейчас, в ноябре тридцать восьмого года, прибирают к рукам южные районы. Так что «дело пахнет керосином». И похоже Коба, понимая это, решил подстраховаться — ликвидировать тех, кто может во время схватки ударить в спину нам…
И, конечно, Иосиф Виссарионович понимает, что взялся за великое дело. Переустройство мира и… человека. А для этого нужны другие люди. Нужны другие люди. Не эти революционные болтуны, которые только и знают, что шептаться за спиной… Да что они умеют? Я на таких в Грузии насмотрелся… Уря! Уря! Сплошь демагоги.
Нужны новые, грамотные, молодые строители социализма…”
Берия отошел от зеркала. И подошел к окну кабинета. Даже самому себе он не хотел признаться и боялся этих несвоевременных мыслей. Даже мыслей…
«Как Коба изменился после убийства Кирова!. Очень изменился. Видно понял простую вещь. Любой из этих чекистов, которые стоят на каждом углу в Кремле, может в любой момент выстрелить тебе в спину… Страх! Предательство… Не это ли еще одна причина репрессий… Очень похоже, что это так!
Обсуждают, прикидывают. Потом заговор. И хочется и колется. Но и убить боятся. А власти хочется. А он это чувствует. Как он вчера вскинулся, когда обсуждали работу НКВД. И то, какие там люди подвизаются. Прямо ночью назначил своего телохранителя Николая Власика на место арестованного Дагина начальником первого отдела главного управления государственной безопасности. Передал ему всю полноту ответственности за свою жизнь и жизнь высшей власти нашей страны. За пять минут передал. Видно испугался…
Да ну их к черту, эти мысли. Они до добра не доведут! Рабочий день уже в разгаре…»
Лаврентий Павлович еще раз выглянул из окна, посмотрел на широкую, покрытую брусчаткой, площадь перед зданием на Лубянке. На виднеющиеся на той стороне приземистые московские здания. И, вернувшись к столу, нажал кнопку звонка.
Через секунду в дальней от стола стене кабинета открылась дверь. На пороге появилась подтянутая аккуратная фигура в военном кителе — его начальника секретариата Бориса Александровича Людвигова.
— Что у нас, Борис? — спросил первый заместитель наркома.
— Вы вызывали! К вам Меркулов Всеволод Николаевич. С докладом. По делам во внешней разведке.
— Ну, пускай заходит!
Людвигов исчезает. Появляется Меркулов.
Свою команду Лаврентий Берия подбирал все эти годы из совершенно разных людей. Руководствуясь исключительно теми качествами, какие были нужны ему для дела. Поэтому в ней состоят люди абсолютно разные, как внешне, так и условно говоря, по своему внутреннему наполнению.
«Меркулыч», как называет его Лаврентий Павлович, человек абсолютно не чекистского склада. Во-первых, из дворян. Во-вторых, закончил гимназию. И три курса университета. В-третьих, женат на племяннице царского генерала.
Более того, этот тихий, застенчивый человек всю жизнь хотел стать не генералом, а писателем. И у него был соответствующий круг общения — режиссеры, сценаристы, актеры.
Но при такой вот биографии, характере и самом главном недостатке, на который указал ему сам вождь — «избытке человеколюбия» — он все-таки служил. В ЧК. Держался в команде. Потому что не только был хорошим исполнителем, но и работал тем, кого в более поздние времена назовут «спичрайтером». То есть он писал все речи Лаврентия Павловича.
Сейчас он пришел с докладом о состоянии внешней разведки, проанализировать которое ему поручил начальник.
— Ну что, Меркулыч! Как у нас обстоят дела?
На что интеллигентный, с дворянским породистым лицом Меркулов ответствовал коротко, но емко:
— Дела, они у прокурора, Лаврентий Павлович! А у нас делишки. Которые можно определить одним словом — полный провал! Нет у нас внешней разведки!
— Это как? — вскинулся шеф.
И Меркулов принялся за анализ состояния дел.
— Ситуация — полный швах. Вот список людей, связанных с нашими спецслужбами и ставших невозвращенцами. Иван Поветуха, Георгий Агабеков, Григорий Беседовский, Иван Карпов, Кирилл Калинов, Федор Раскольников, Вальтер Кривицкий (Гинзберг), Александр Бармин (Графф), Игнатий Рейс (Натан Порецкий). Ну и в последнее время сами знаете кто. Ушел за кордон к японцам Генрих Люшков, наш представитель на Дальнем Востоке. И Никольский, он же Орлов, он же Фельдбинг. Эти люди знали о нашей разведсети практически все… И, конечно, они всех агентов сдали.
— Это что же получается? Может все наши резиденты работают под контролем врагов?
Верный Меркулыч в ответ только пожал плечами, что означало — все может быть.
— Понятно! И ниточки могут тянуться сюда, даже в центральный аппарат. А аппарат здешний практически переродился. Так сказать плоды революционного бардака. Чистим, чистим эту навозную кучу. Ежов чистил, недочистил. И сам в говне увяз. Теперь мне приходится дочищать. Ладно. Примем к сведению твою информацию. Я тебя просил посмотреть старые дела. Еще с двадцатых годов. Может еще оттуда тянутся какие-то ниточки.
— Все готово. Просмотрел дела на всех начальников разведки еще со времен ВЧК. Только почти все они уже расстреляны. Так что нам от них помощи в плане информации — кто есть, кто уже не дождаться.
— Прямо так все? — недоверчиво вскинул из-под пенсне глаза Берия. — И ничего нельзя в этих делах полезного почерпнуть?
Меркулов даже как-то обиженно поджал губы, как бы говоря этим жестом: «Не доверяешь, начальник?» И принялся перечислять поименно:
— Давтян Яков Христофорович — начальник иностранного отдела ВЧК в двадцать первом году. Расстрелян по троцкистско-зиновьевскому делу 28 июля 1938 года. Катанян Рубен Павлович. Тоже в двадцать первом был начальником ИНО. Репрессирован. Мессинг Станислав Адамович, начальник в двадцать девятом — ликвидирован в прошлом году. Артузов Артур Христианович, правил с 1931 по 1935. Ликвидирован в 1937. Слуцкий Абрам Аронович…
— И этот тоже? — спросил Берия, знавший Слуцкого.
— Нет, этот сам умер. Как говорится, на посту. 17 февраля нынешнего года…
— Ну, вот. А ты говоришь всех ликвидировали! — хмыкнул Лаврентий Павлович, довольный тем, что так сказать, поддел подчиненного.
— Конечно, кое-кто еще остался после как говорится из тех, кто побывал в «ежовых рукавицах». Вот Трилиссер Меер Абрамович. Арестован. И сидит. Ждет.
— И что? Все они по-твоему враги и предатели? — снова напрямую спросил Берия своего верного Меркулыча.
— Следствию виднее, — как-то неопределенно ответил тот. Но есть и явное предательство. И попытки замести следы. Например, вот я принес с собою дело Блюмкина…
— А, это тот, что Мирбаха убил в восемнадцатом, а потом все куролесил? Так его по-моему ликвидировали в ту волну, а еще в двадцать девятом.
— Ликвидировать-то ликвидировали. А дело-то осталось. И дело темное, — сказал Меркулов и достал уже потемневшую от времени картонную коричневую папочку.
— Ну, давай рассказывай! — заметил Берия, откидываясь на стуле. Только по порядку. Ты же у меня писатель. И самодовольно усмехнулся уголками «змеиных губ».
* * *
— Началось все как в детективе, — Меркулов разложил на столе бумаги. И плавно начал свое повествование.
— Вы, конечно, знаете, что сразу после революции в стране было повальное увлечение мистикой, восточными учениями, магией и разными прочими оккультными практиками. Поэтому никто не удивился тому, что в июне 1926 года наш известный путешественник и возможно человек как-то связанный с нашим иностранным отделом Николай Рерих привез из экспедиции так называемое письмо махатм Ленину. Вот это письмо, — и Всеволод Николаевич положил перед шефом небольшой, пожелтевший от времени, лист бумаги, на котором было написано:
«На Гималаях мы знаем совершаемое Вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков жизни. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлемости материи. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотою. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения домов общего блага!
Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, также мы признаем своевременность Вашего движения и посылаем Вам нашу помощь, утверждая Единение Азии. Знаем многие построения совершатся в годах 28-31-36. привет Вам, ищущим общего блага!»
Лаврентий Павлович с интересом прочел сей опус. И, покачав головой, спросил:
— И что партия ответила на этот бред?
— Официально никакого ответа и явного движения по наркомату иностранных дел не последовало. Да и невозможно это было. Англичане строго следили за нашими сношениями с Востоком.
Но по линии нашей разведки ответные действия были произведены. В Тибет был направлен наш человек. Конечно, никаких документов об этой миссии не сохранилось. Но косвенные данные есть.
Вот маршрут Центрально-Азиатской экспедиции, возглавляемой Николаем Константиновичем Рерихом. Она началась в 1924 году в Индии. Прошла через Китай, Сибирь, Монголию, Тибет. И в конце 1928 года вернулась в Индию.
Где-то по пути, в монгольской Урге или на границе с Китаем в Хотане или в индийском княжестве Ладакх к экспедиции присоединился необычный лама. О нем в дневниках Рериха сохранилось несколько записей, которые иносказательно говорят о присутствии Якова Гиршевича Блюмкина в составе экспедиции. Вот, пожалуйста, фотокопии этих выписок. Княжество Ладакх-Лех. Индия:
«Приходит монгольский лама и с ним новая волна вестей. В Лхасе ждут наш приезд. В монастырях толкуют о пророчествах. Отличный лама уже побывал от Урги до Цейлона. Как глубоко проникающа эта организация лам. Толкуем с ламой про бывший с нами случай около Дарджилинга.»
— Заметьте тонкую иронию Рериха о всепроникающей организации «этих лам». Ну и далее по тексту. Рерих: «Оказывается, наш лама говорит по-русски. Он знает многих наших друзей.»
— Это кого же он знал? — спросил Берия.
— Думаю наркома иностранных дел Чичерина уж точно! И разведчика Бокия…
— Ну, пошли дальше, это уже интересно! — было видно, что Берия, как человек живой и творческий, заинтересовался историей похождений этого «черта революции», как про себя назвал Блюмкина Меркулов.
— А вот записи, явно характеризующие Блюмкина. Его привычки совать свой нос во все дырки:
«Рерих: «Нет в ламе ни чуточки хамства. И для защиты основ он готов и оружие взять. Шепнет „Не говорите этому человеку — все разболтает.“ Или „А теперь я лучше уйду.“ И ничего лишнего не чувствуется в его побуждениях. И как легок на передвижение…»
— И вот через три дня они остановились в самом приграничье. И монах «Был и ушел еще рано утром по дороге к границе.»
— Чего-то ты затянул песню, — заметил Лаврентий Павлович. — Давай сухой остаток. Что в нем-то осталось?
— В сухом остатке. Рериху с его экспедицией англичане в Лхасу пройти не дали. А вот Блюмкин от них оторвался и к далай-ламе тринадцатому проник.
— Это уже интереснее! Продолжай!
* * *
